| Вход | Регистрация |
|
|
| Главная » Статьи » Языкознание | ||||||||
| Особенности структуры глагола в диалектах самурского наречия лезгинского языка Как известно, глагол, как и другие единицы языка, не есть нечто готовое и не обладает неизменными признаками. Он постоянно в развитии. Определить некоторые изменившиеся признаки в морфологии глагола, проследить уклад его структуры и решить многие вопросы глагольного слово- и формообразования и, в некоторой степени, точнее проследить пути формирования и возникновения отдельных форм глагола в различные хронологические периоды позволяет правильное понимание самой структуры глагола, которое невозможно без учета данных диалектов. В этой связи заслуживают внимания особенности структуры глагола в диалектах самурского (ахтынского) наречия, интерес к которому объясняется тем, что данное наречие обнаруживает довольно резкие расхождения с литературным лезгинским языком [2]. Глагол в диалектах самурскго наречия, как и в литературном языке, характеризуется категориями времени, наклонения, переходности-непереходности, отрицания, повторности, отсутствием личного спряжения, изменения по лицам, а также он включает в свою систему особые формы: масдар, причастие и деепричастие. Однако в системе глагола самурского наречия обнаруживается целый ряд фонетических, грамматических и лексических особенностей. Особенности проявляются и в структуре глагола. Так, многим из односложных глаголов в диалектах ахтынского наречия соответствуют двусложные, с начальным гласным звуком, ср.: литературные фин «идти», гуьн «жать», кун «гореть», хуьн «хранить», кьун «взять, брать», цун «наливать» и диалектные ушун (фий.), уьхьуьн (фий.), укун (фий., миск., курах.), уьхуьн (фий., миск., ахт.), уьчуьн (фий.), цIукьун (ахт., миск.). Как видно из примеров, вокалы обоих слогов находятся в сингармонической связи, однако это наблюдается не всегда, ср.: цун (лит.) и ицун (фий.) «наливать». В диалектах наблюдается и обратное соответствие – литературным двусложным глаголам соответствуют односложные, ср.: уьцIуьн «рухнуть» и чIун // чIин (ахт.), цIуьн (куб.); цIурун «таять» и цIын (ахт., миск.); акьун «ударяться о что-л.» и кьын (ахт.); ацун «доить» и цун (кур.); авун «делать» и ун (кур.). Данные соответствия показывают, что сравниваемые единицы отличаются отсутствием или наличием предкорневых гласных, которые, видимо, являлись рефлексами префиксальных элементов. Что интересно, в некоторых диалектах засвидетельствован подобный окаменелый префиксальный элемент й-, ср.: хлют. йуьтIуьн (лит. тIуьн «есть», фий., ахт. уьтIуьн); кур. йикьун (лит. кьун «держать», миск. къын, фий. укьун); фий. итун, эйитун (лит. тун «положить») и др. Интересны также данные хлютского говора ахтынского диалекта, где префиксальный й-, отсутствующий не только в литературном языке, но и других говорах ахтынского диалекта, наблюдается в ряде глаголов, ср.: хлютские йыцIын // йирцIын «таять», йагъын «поверить», йуьткуьн «крошить», йуьтIуьн «есть», йишин «плакать», йусун «жать», йыкын «нагреваться» и соответствующие им литературные аналоги: цIурун, агъун, куьткуьнун, тIуьн, шехьун, гвен гуьн, кун. Наблюдается и обратное соответствие. Ср., например: глаголы-связки литературного языка йа (орф. я) и -да «является», которым в диалектах самурского наречия соответствуют йэ, э, а, аь, что также позволяет вычленить здесь начальные й- и д-. Ср. также: глагол узун в ашарском говоре, соответствующий лит. йузун «шевелиться, шататься». Подобные согласные исследователи относят к окаменелым формантам разрушенной системы грамматических классов в лезгинском языке, функционирующей в родственных языках [1; 6; 8 и др.]. Процесс утраты категории грамматических классов в истории развития языка является естественным, т. е. развитие отвлеченного мышления ведет к постепенному исчезновению конкретных грамматических категорий, какой является в языке, в частности, категория грамматических классов. Считается также, что окаменелый классный показатель р представлен в говорах ахтынского диалекта в глаголе рухун «родить», ср.: лит. хун. Выделяемые в следующих глагольных формах форманты (или рудименты) р-, н- в литературе так же трактуются как окаменелые классные показатели, ср.: къун «стыть, остывать» > р-екъиз, кьин «умирать, убивать» > р-екьиз, тIуьн «есть» > н-ез (хлют. лез). Нередко в подобных глаголах по говорам наблюдаются звуковые соответствия начальных префиксальных элементов, ср.: миск. йэгIин и лит. вигьин «бросить, кинуть», хл. йыхьын и лит. ругун «кипеть» (ср.: при этом ахт. ыгын). О наличии в прошлом показателей грамматических классов в говорах ахтынского диалекта (хлют., миск.), видимо, говорит также императив йыхь (ср.: лит. хьухь) «будь» от хьун «быть». Интересны глаголы кьун «держать» и кьин «умереть», которые в форме императива при редукции конечного слога основы осложняются префиксальным компонентом, ср.: йа-хъ и йи-кь соответственно. В речи луткунцев и хурюгцев, что интересно, императиву йахъ соответствует глагол, представленный только одним согласным къ «держи». В диалектах ахтынского наречия еще больше императивов с окаменелым начальным корневым согласным компонентом й-, ср.: йатI / атI и атIын (лит. атIутI и атIун) «резать», йез и цин (цуз и цун) «лить», йагъ и къын (ракъура и ракъурун) «послать», йес и син (сух и сухун) «воткнуть», йыхь и хьын (хьухь и хьун) «быть» [см.: 3; 4; 5 и др.]. Подобные вставочные элементы занимают в диалектах ахтынкого наречия не только префиксальную позицию, но и вклиниваются в основу некоторых форм императива, ср., например: кийакь < ккьын (лит. хукIукI < хукIун) «касаться», кийез < кицин (лит. куцуз < куцун) «подливать», кийес < кисун (лит. кис < кисун) «молчать», кийехь < кхьин (лит. кхьихь < кхьин) «писать». Необходимо отметить, что ряд глаголов в лезгинском языке имеет в своей структуре одинаковые звуковые отрезки, функциональную значимость которых возможно объяснить этимологическими изысканиями. Однако не всегда подобное возможно. Так, следующие глаголы начинаются согласным р, ср.: рахун «разговаривать», регъуьн «молоть», рувун «набивать оскомину», ругун «кипеть, варить», рутIун «становиться терпким», рушун «делать основу для тканья» и т. д. Естественно, наличие общего звукового отрезка о чем-то говорит, но верную интерпретацию структуры этих слов можно дать лишь тогда, когда они будут рассматриваться на фоне слов ему родственных. Однако последних нет. Нет таковых и в диалектах. «То, что мы хотим видеть» в данных словах в качестве корневого форманта не встречается в наличной языковой системе как идентичная значимая часть в каком-либо другом слове, нет родственных слов с той же непроизводной основой. Невозможно, например, глаголу рутIун «становиться терпким» найти соотносящийся семантически или формально глагол меньшей структуры. Правда, такие предполагаемые глаголы обнаруживаются у других глаголов данного ряда. Однако звуковой комплекс, например: гун в словах ругун «кипеть, варить» и гун «дать» не однозначен. Соотношение, существующее между словами типа рахун «разговаривать» и хун «ломать» и т. п., в данном случае отсутствует. Таким образом, признание за одинаковыми звуковыми отрезками в этих словах значения префиксов опирается на чисто фонетическое совпадение начала основы у ряда глаголов. Очевидно, подобные, первоначально соотносимые с другими единицами и делимые на части (представляющие собой по структуре составное единство) глаголы потеряли и перестали быть коррелятивными с непроизводными в силу морфолого-семантических и фонетических изменений. В результате они потеряли свой производный, составной характер, перейдя в результате этого в разряд непроизводных глаголов. Лишь в некоторых случаях, применяя этимологический анализ, удается объяснить структуру подобных глаголов. Обратимся, например, к глаголу регъуьн «молоть», в котором сохраняется содержательная соотносительность с существительным гъуьр «мука» (ср. также: гъвар «заквашенное тесто»). Однако здесь не представлена равная формальная сложность. В глаголе встречается префиксоподобный отрезок, отсутствующий в существительном, причем этому отрезку трудно приписать какое-либо значение. По некоторым родственным языкам мы имеем совершенно обратную картину, т. е. равную формальную сложность, ср.: буд. рахIадж «молоть» и рахIадж «мука». В этот словообразовательный ряд входит и существительное гъвел (ахт. эгъвел) «крошка, кусок» также интересное с точки зрения формального соответствия. Первоначально существительное могло обозначать «молотое», а значение «крошка, кроха, кусок (остатки от этого процесса)» позднее. Семантические параллели «крошка» от «молоть» многие родственные языки не обнаруживают, что говорит о собственно лезгинской деривации. Вероятно, в исторической структуре существительного первоначально присутствовала префиксальная часть, которая, ввиду отсутствия функционального статуса, отпала. Легко заметить, что от прошлой синкретичной основы окаменевший префикс достается по наследству другой единице, а именно, существительному регъв «мельница», содержащему в себе действие «молоть». Надо полагать, что этот же корень -гъ- вложен и в глагол эгъуьн «копать; рыть», который, в свою очередь, производит существительные эгъвел «окучивание» и кьуьгъвер (*кьуь-гъве-р) «пахота; участок, вспаханный под зябь». Эти одногенетивные существительные, относящиеся к одной и той же словообразовательной модели, бесспорно, соотносятся и с существительным легъв (*ле-гъв) «лунка, воронка» (ср.: *ре-гъв). Подобная мотивировка объясняется и агульским материалом, где существительное кIвар «впадина, лунка» (как и одногенетивное уркI «яма, впадина») восходит к глаголу ру-кIа-с «копать». Единицы легъв, регъв, и др. представляют собой пережиток того этапа развития языка, когда глагольные и именные основы еще не различались. Этимологический состав существительных регъв и легъ напоминает структуру существительных рекьв (рекъвер) «челюсть», накьв «земля, почва», нагъв «слеза». С точки зрения историко-мотивационных отношений интерес вызывает группа двусложных глаголов типа алгъун «наклоняться», алк1ун «прилипать», элкъуьн «поворачиваться» и др., в которых наличествует общий звуковой отрезок (ал-). Он осмысливается как преверб, выражающий пространственную ориентацию «на», «наверху», «на поверхности чего-нибудь», тем более это значение здесь сохраняется, оно фиксируется и в падежном показателе. Хотя общие звуковые отрезки и связываются с общим элементом значения, но выделить их в качестве префикса на современном уровне языка невозможно, так как основы этих слов не поддаются отождествлению ни с одной самостоятельной или даже связной основой другого глагола. В ряде случаев система употребления исторических превербов в диалектах сужается, ср.: мискинджинские экъуьн, адгъын и литературные къекъуьн «ходить», къадгъун «расчесывать». Эти превербы в литературном языке лишены какого-либо значения, чем и можно объяснить их сужение в говоре. Так, слово къекъуьн «ходить» определенно имеет основу производную, разлагающуюся на морфологические части, так как рядом с этим словом существует в диалекте слово экъуьн с тем же значением «ходить», и часть слова -экъуьн в словах къекъуьн и экъуьн значит одно и то же. Но вместе с тем слово къекъуьн является таким же абсолютно условным обозначением «процесса хождения», как и диалектное экъуьн. Таким образом, выделяемой морфеме не присуще свое самостоятельное значение, поскольку эти глаголы употребляются факультативно. В результате этого, производящая форма теряет свойственную ей употребительность. Поэтому в настоящее время за языком наблюдается тенденция к архаизации слова экъуьн, и оно заменяется словом къекъуьн, чем и подтверждается вышесказанное. Исторически, очевидно, они различались в употреблении, и прибавляемая морфема вносила конкретный смысловой оттенок в семантику глагола. Имеет место и обратный процесс. Интересны, например, следующие превербные глаголы хлютского говора, в которых в начальной позиции дополнительно появляется фарингальный гI, ср.: гIецаьна (лит. эцаьна) «ударил», гIегуьчIана (лит. эгечIна) «начал», гIевичIын (лит. эвичIун) «сойти, спуститься» и др. О том, что подобные префиксальные элементы имели функциональную нагрузку, говорят глаголы вугун (гугун) «дать» (временно или с определенным назначением), вахчун «забрать еще раз», вахкун // гахкун «отдавать, отдать», галкIун «цепляться, заикаться», куцун «подливать», качузун «спрашивать» и др. Выделение приставок ву-(гу-), г- и к- в этих словах оказывается возможным в силу существования рядом с ними родственных и структурно соотносительных глаголов, ср.: гун «давать, продавать», ахчун «забрать», ахкун «отдать», алкIун «прилипать, льнуть, изнуряться», цун «наливать», жузун «спросить». Соотношения, существующие между этими словами, сохранились, и общий звуковой комплекс в них однозначен. Следовательно, эти слова является производным, а именно префиксально-производными. Правильность выводов подтверждается следующим примером, ср.: къакъажун «прибирать, прибираться; засучить» < акъажун «тянуть, растягивать». При лексической отдаленности в данной паре сохранилась структурная соотносительность. Одной из морфологических особенностей диалектов и говоров ахтынского наречия является то, что в основах некоторых сложных непереходных глаголов с превербами в, г, к, л, къ, гь может быть представлен согласный к, который отсутствует в соотносительных глаголах литературного языка (встречается он также в некоторых говорах кубинского, курахкого диалекта). Ср.: данные хлютского говора алаткун «спадать», аваткын «падать», агаткын «приближаться», каткын «бежать», акъаткын «выходить» и лит. алатун, аватын, агатун, катун, акъатун. Сразу бросается в глаза, что словообразовательная структура этих слов одинакова, так как во всех глаголах выделяется как бы одни и те же морфемы. Что интересно, подобная вставка согласного к имеет место и в глаголах литературного языка, ср.: куьткуьнун (хлют. йуьткуьн) «крошить», шуткун «подметать», шуьткьуьн «мяться», къаткун «лечь», куткун «повадиться», гаткIун «обивать (плоды с дерева)» и др. Корни данных глаголов употребляются в языке только в соединении с морфемами, т. е. в связанном виде, вследствие чего они более спаяны с аффиксоидом и близки к простым производным. Значение корней в таких глаголах неясно, оно утрачено языком и выводится из значения тех слов, в состав которых входят. Очевидно, основа в подобных глаголах исторически была равна форме императива, которая заканчивалась именно этим согласным. Ср.: диалектные къатык «спи» и къыткын «спать» (лит. къаткук и къаткун); штык «подмети» и шткын «подметать» (лит. шуткук и шуткун); ктык «зажгись» и кткын «зажечься» (лит. куькIуькI и куькIуьн), аватык и аваткун «падать», акъатык и акъаткун (лит. акъат и акъатун) «выходить», ыттык и ыткын (гьат и гьатун) «попасться» и др. Видимо, конечное кун восходит к вспомогательному глаголу хьун «быть, становиться». Нередко конец императива в говорах ахтынского диалекта оформляется элементом -ыхь (от хьун), ср., например: аватыхь и аваткун (лит. ават – аватун) «падать», каватыхь и каваткун (лит. кват и кватун) «заходить (о речи)», кагIаткун и кагIатыхь (лит. кат и катун) «убежать» и др. То, что конечное -хь восходит к непереходному хьун наглядно демонстрирует ахтынский императив чирыхь (< чир йихь) от чир хьын «знать» (лит. чир-а от чир-ун), а также литературный императив шехь «плачь» (шехь-ун), соответствующий ахтынскому простому ишиш (иши-н). Другая интересная особенность обнаруживается в говорах и диалектах ахтынского наречия. Так, в структуре некоторых глаголов (их более 10), в отличие от литературного языка, «зеркально» повторяются согласные корня, ср.: данные мискинджинского говора: гыргын (лит. ругун) «варить», чырчын (лит. чурун) «жарить; сварить», къуркъун (лит. кьурун) «сохнуть», хырхын (лит. хурун) «связать». По-видимому, основа и этих глаголов в говорах ахтынского диалекта исторически равнялась самой форме императива, в которой из-за многосложности образовавшейся конструкции или структуры редуцируется гласный основы. Об этом говорит факультативное употребление в диалекте императивов хырхых и хырых (храх) «сотки», а также образование императива чраж «испеки» (лит. чуруж) и т. д. Следовательно, исторически будет хырхын от хыр(ы)х+ын «ткать», чрчын от чр(а)ч(ж)+ын «печь», т. е. императив образуется дополнительным, «зеркальным» повторением согласного элемента корня. В последующем императив и стал основой в глагольной парадигме. Ср. также: хъуьрхъуьн «смеяться» < хъуьруьхъ+ун < *хъуьруь-хъ; цIурцIун «таять» < цIуруцI+ун < *цIуру-цI и т. д. Что интересно, данные исходные формы в качестве императива зафиксированы в литературном языке. К основе последнего и прибавляется в диалектах аффикс глагола. Форма императива представляется как некая корневая морфема, производящая глагольные образования. Например, присоединением аффикса -ун имеем масдарную деривацию, аффикса -из (< ийиз) – деривацию деепричастия и т. д. Повторение исконного корневого слога после оставшегося в одиночестве корневого согласного является, очевидно, исторически новым и весьма оригинальным способом, следствием выпада наряду с классными показателями во многих случаях и корневых гласных, и др. элементов основы. Это наглядно видно из сравнения таких простых глаголов общего корня в лезгинском и табасаранском языках, как у(б)хъ – хъ-у-хъ «пей», уьб(р)х – хуьх «береги», уб(р)гг – гуьг «жни», уб(р)зз – цуз (< *дзуз) «сей», ъуб(р)з – цуз (< *дзуз) «налей», уб(р)г – куг (< *гуг) «сожги», уб(р)гъ – къугъ (< *гъугъ) «ороси», йи(б)хь – хьухь «будь», ра(б)х – рахух «говори», уб(р)ж – чуруж (< *джуруж) «пожарь», аб(р)з – ацуз (<*адзуз) «подои», чIюб(р)кь – чуькьуькь «жми» и др. Интерес представляют также литературные глаголы, имеющие как бы двойные окончания: асун > асун-ун «белить», эгъуьн > эгъуьн-ун «копать», хутIун > хутIун-ун «снимать», кутIун > кутIун-ун «завязать», хъиткьин > хъиткьин-ун «лопнуть» и др. Мотивирующие основы здесь являются архаичными (историческими), структурно простыми глаголами (асу-н; эгъуь-н и др.). Следует отметить, что в фийском, ахтынском и др. диалектах употребляются именно эти простые глаголы (масдары), ср.: асун «белить», эгъуьн «копать» и др. В подобных глаголах масдар (асун) может совпасть с императивом 2 (асуна), образуя произносительный (орфоэпический) вариант (асун). Очевидно, это и послужило причиной образования форм асун+ун, эгъуьн+ун и др. В некоторых синтетических глаголах говора наблюдается наращение согласных р, гь, в, л и др. с огласовкой или без, ср.: къарчын (лит. къичин) «мотать, намотать», пуьрчуькьун (лит. пуьчуькьун) «раздавить», кагьатун (лит. катун) «убежать», гавадрын (лит. гадрун) «бросить», экъилгын (лит. экъягъун) «поставить что-то во что-то» (ср.: як экъилнава «поставил варить мясо»). Имеют место и обратные соответствия, ср.: лит. лугьун (лугьуз, лагьана) «говорить» и диалектный лун (луз, лана). Интерес представляет простой непроизводный глагол хлютского говора йишин, который сохранил свою более древнюю структуру, в литературном ему соответствует сложно-синтетический глагол шехьун «плакать». Ср.: ахт, миск. ишин «плакать». Многие глаголы отличаются от литературных своим звуковым оформлением. Ср., например: ксын (лит. цун) «посадить», къин (лит. кьун) «взять», тугун (лит. дугун) «поливать», гакьын (лит. жагъун) «найти», къэгьин // йэгIин (лит. вегьин) «бросить, кинуть», чIакьун (лит. жакьун) «жевать» и др. Фиксируются структурно-фонетические изменения и в системе сложно-синтетических, и аналитических глаголов, например: йагIан // йан (лит. ягъун) «бить», къатхырна (лит. къаткурна) «уложил», кивергъун (лит. куьрсарун) «повесить, развязать», гакъучIун (лит. къекъечIун) «отойти, удалиться», акъахын (лит. акьахун) «влезть», хкъажын (лит. хкажун) «поднять», галдыгын (лит. галтугун) «погнаться за кем-л.», эчивун (лит. ичIирун) «высыпать», къгъана (лит. хкана) «принес», ичир хьун (лит чир хьун) «узнавать» и др. Сравнение большого количества глаголов показывает, что соответствие некоторых звуков носит закономерный характер и охватывает немалое количество фактов. Причем звуковые соответствия, которые носят более широкий характер, выявляют себя как в словарной форме глагола, так и в его грамматических формах. Так, в диалектах самурского наречия, вместо литературного у в аффиксе масдара последовательно употребляется негубной гласный заднего ряда верхнего подъема ы, названный еще П. К. Усларом «ахтынским звуком», ср.: атын (лит. атун) «идти», кын (лит. кун) «гореть» и др. [9, 17]. В целом ряде глаголов наблюдается соответствие смычно-гортанных кI, кь, пI, тI, чI, цI литературного языка их придыхательным и непридыхательным парам. Ср.: акъадарун (лит. акьадрун) «сажать», акъахун (лит. акьахун) «колоться» и др., т. е. наблюдается дезабрутивация. Диалектам самурского наречия характерно также оглушение звонких, например: катын (лит. гатун) «бить» и др. Соответствие звуков в литературном языке и диалектах самурского наречия во многих случаях является результатом фонетических явлений комбинаторного порядка. Однако в некоторых случаях установить закономерности соответствий между отдельными звуками наречия и литературного языка весьма трудно. Более того, некоторым говорам свойственны как общие с другими говорами самурского наречия фонетические процессы и звукосоответствия, так и специфические, характерные только для них. Значительной морфологической особенностью является соответствие синтетических глаголов литературного языка аналитическим глаголам в говорах ахтынского наречия. Например: миск. аяз ягIын «замерзать»; хлют. йыкыр хьын «нагреваться», яд гын «поливать» в литературном соответствуют простые тIакьун, ифин и дугун соответственно. Интересен лит. глагол жузун «спросить», которому в говорах ахтынского наречия соответствуют глаголы различной структуры, ср.: суал авын (миск.), хабар къын (хлют.) и цызын (ахт.). Аналитические глаголы могут соответствовать в литературном и сложно-синтетическим, ср.: данные хлютского говора: чин уна (лит. чhуьнуьхарна) «утаил», кIеви ун (лит. кIевун) «закрыть» (ахт. кIеви авын), ял гун (лит. ялун) «тянуть», акъа хьын (лит. гьахьун) «лезть» (ср.: при этом ахт. акъахын, миск. гьахьын). Ср. также: данные мискинджинского говора: эфриз хьун (лит. кhвахьун) «исчезнуть», сепеперар авун (лит. экъуьгъун) «ругаться», ичIелан хьун (лит. михьун) «стереть», кIеви авун (лит. кIевун) «закрыть». Что примечательно, сложные переходные глаголы в мазинском говоре имеют аналитическую форму, а в литературном языке они образуются синтетическим способом, ср.: агъуз ун (лит. агъузун) «уменьшить, убавить», авуд ун (лит. авудун) «спускать, опускать», кьатI ун (лит. кьатIун) «резать, рвать». Имеет место и обратное соответствие, когда диалектным простым или сложно-синтетическим соответствуют аналитические, ср.: миск. къигин (лит. арадиз гъун) «создавать», элисын (лит. чуьнуьх хьун) «спрятаться», жалагъун (лит. куьмек гун) «помочь» и др., хлют. йусун (лит. гвен гуьн) «жать», хьын (лит. ван атун// ван хьун) «слышать» и др. Интерес представляют и некоторые аналитические глаголы (фразеоглаголы), имеющие отличную от литературного языка структуру, ср.: чам къына хтана «бегом пришел», уьлуь хуьн (лит. вил алаз хьун) «ждать», тIыпаллайди егьин (лит. тупIалай авун) «пустить сплетню», элтIиз хъувун (лит. кIватI хьун) «собраться», къенивун (лит. миянрун) «удобрить», сайир буйыр хьын «растеряться», кекират хьун «растеряться», коьчик хьун (лит. чуьнуьхарун) «утаить», коьчикарна «утаил», хъуьр гун «облупиться», хыр ягьан (лит. уьгьуь ягъун) «кашлять», ичIэлан хьун (лит. ламу хьун) «сыреть» и др. Как и во многих дагестанских языках, в системе лезгинского глагола большую роль играет заимствованная лексика. В образовании глагола иноязычное слово функционирует в сочетании с исконным вспомогательным глаголом, который служит, по существу, деривативной единицей глагола, приобретающей определенную грамматическую форму. С помощью заимствованного компонента выражается лексическое значение, посредством исконно лезгинских единиц – грамматическое значение, в результате чего все сочетание становиться глаголом по своему характеру и функциям. На употребление данных единиц по диалектам и говорам самурского наречия также наблюдаются различия. Так, в мисикинджинском говоре глаголов с заимствованной из азербайджанского языка основой на -миш, -ламиш представлено значительно больше, чем в литературном языке, ср.: уьдмишун (лит. туькьуьмун) «глотать». Вместе с тем в том же мискинджинском говоре наблюдается обратное явление, ср.: акухнач (лит. бегенмиш хьанач) «не понравился» и др. Более того, -миш выступает иногда в других фонетическом вариантах. Это -муш, -мыш, ср.: багъмушарун (лит. бамишарун) «душить», бугъмыш хьун «давиться». Имеют место также соответствия лексического порядка, ср.: хлютские кьуьртIун (лит. туькьуьмун) «глотать», дугурун (лит. гадарун) «бросить» (ср.: къван дугурна «камень бросил») и др. Ср. также: глагол кыкын, который в говоре омонимично выражает значения «хоронить», «писать» «зажечь (о печи)» (хьар кикена «зажег печь»). Лишь второе значение совпадает с литературным кхьин «писать». Омонимичен и глагол гелкъвез «ухаживать», «крутиться». Во втором значение ему соответствует в литературном элкъвез, а в первом – гелкъвез. Естественно, что в диалектах и говорах самурского наречия также имеют место семантические изменения, что является предметом отдельного изучения. Особые структурные и другие отличия наблюдаются в глагольных формах при словоизменении и формообразовании, в частности, в формах наклонения. К примеру, в отличие от литературного языка, в составе давнопрошедшего времени глагола хлютского говора обнаруживается вставочный элемент -р-. Ср.: фирдей (лит. фидай) «шел», къвердей (лит. къведай) «шел», лердей (лит. недай) «ел», рахардей (лит. рахадай) «говорил», къаткырдей (лит. къаткидай) «лежал», йишердей (лит. щехьдай) «плакал» и др. Но это предмет отдельных исследований. Весь приведенный разбор материала показывает, что глагол в историческом ходе развития меняется, в результате чего получается качественная перестройка его структуры. Многие структуры, как видно, имеют свое иное прошлое. Это прошлое частично улавливается в виде уцелевших структур, установление и анализ которых вскрывает многие детали ныне существующего строя речи. Таким образом, наш краткий сравнительный анализ структурных особенностей корневых и производных глаголов еще раз подтверждает, что огромный фактологический материал по лезгинским диалектам и говорам, накопленный с 20-х гг. прошлого столетия, тщательное его изучение в сравнении с лезгинским литературным языком поможет решению многих спорных задач и послужит хорошим подспорьем для изучения истории языка, в частности, истории возникновения и функционирования как лезгинского глагола, так и других родственных языков. Абдулмуталибов Нариман Шамсудинович кандидат филологических наук, доцент кафедры дагестанских языков Дагестанского государственного университета. Насруллаева Гюлчимен Сейфулаевна кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры русского языка Дагестанского государственного технического университета. Литература 1. Гаджиев М. М. Следы грамматических классов в лезгинском языке // Ученые записки Ин-та истории, языка и литературы Дагест. филиала АН СССР. 1958. Т. 5. С. 217–226. 2. Гайдаров Р. И. Ахтынский диалект лезгинского языка. По данным сел. Ахты. Махачкала: Дагучпедгиз, 1961. 166 с. 3. Гайдаров Р. И. Диалектология лезгинского языка. Для учителей лезгинского языка и студентов литфака / отв. ред. М. А. Алипулатов. Махачкала: Дагучпедгиз, 1963. 226 с. 4. Ганиева Ф. А. Джабинский диалект лезгинского языка. Махачкала: ДНЦ РАН, 2007. 5. Ганиева Ф. А. Курушский говор лезгинского языка. Махачкала: ДНЦ РАН, 2008. 6. Мейланова У. А. Очерки лезгинской диалектологии / под ред. Ш. И. Микаилова. М.: Наука, 1964. 417 с. 7. Талибов Б. Б. О некоторых окаменелых и полуокаменелых элементах в структуре лезгинского языка // Вопросы грамматики: сборник статей к 75-летию акад. И. И. Мещанинова. М.-Л., 1960. С. 168–177. 8. Топуриа Г. В. Основные морфологические категории лезгинского глагола. (По данным кюринского и ахтынского диалектов). Тбилиси: Изд-во АН Груз. СССР, 1959. 137 с. Рез. рус. С. 100–137. 9. Услар П. К. Этнография Кавказа. Языкознание. Т. VI. Кюринский язык. Тифлис, 1896. 640 с.
| ||||||||
| ||||||||
904
0
| |||||||
|
